Мы поговорили с людьми очень разных профессий об их личном опыте: как они строят карьеру с дислексией, с какими сложностями сталкиваются, как их преодолевают и какие способности считают своей опорой. Получилось пять вдохновляющих историй, которые в очередной раз подтверждают: дислексия не повод отказываться от профессии мечты.

Я рисую примерно всю свою жизнь. Это то, что я действительно люблю и всегда любила — и процесс, и результат. Я не ходила в художественную школу, но постоянно рисовала — на уроках, дома, везде и всегда. Это мой способ отдыха, веселья и взаимодействия с миром.

Конечно, когда я выбирала себе работу, одним из критериев было отсутствие необходимости писать много текстов. Каково же было моё удивление, когда я пошла учиться на современного художника и поняла, что читать и писать нужно очень много. Всякой философии, умных текстов и, конечно же, заявок. Или, как в ситуации с иллюстрациями, переписываться с заказчиками и иногда даже составлять договор. Всё это очень тяжело для меня. Мне повезло, что у меня есть друзья-кураторы, которые могут мне с этим помогать: я им голосом объясняю, о чём проект, а они переводят это в умный, сложный текст, соответствующий нормативам современного искусства. Иногда я нанимаю специального человека, который помогает мне написать заявку на грант или конкурс, может пересмотреть мой artist statement и помочь с другими текстовыми штуками.

Свою карьеру иллюстратора я начинала с леттеринга — рисования красивых букв для книжек. Мне давали текст, и я должна была нарисовать его акварелью или карандашами. И у меня почти в каждом заказе было много редакторских исправлений: перепутанные местами буквы, неправильные окончания, грамматические ошибки. С другой стороны, моя работа — визуальная, а текст — это всегда второстепенное, даже если он является значимой частью. Поэтому то, что, возможно, из-за особенностей дислексии у меня так сильно развито образное и визуальное мышление, кажется, делает меня лучшим художником.

Ещё я увлекаюсь музыкой, очень люблю петь и занимаюсь вокалом. Мне нравится танцевать, заниматься каким-нибудь мягким спортом. То есть у меня много хобби, помимо моей работы, в которых я могу отдыхать, реализовываться и кайфовать.

Пока у меня нет проектов, сфокусированных на проблеме дислексии, но мне интересно подумать над этим в будущем, потому что это не очень раскрытая тема в искусстве. А ещё было бы здорово сделать детскую книжку про дислексию. Я помню свои школьные переживания, ощущение своей глупости и неполноценности. И мне бы хотелось сделать книжку, которая бы помогла детям с дислексией понять, что они не одни и что они совсем не глупые.

В 25 лет я переехал в США и успел поработать везде: на стройке, грузчиком, уборщиком, в ресторане. В какой-то момент решил, что всё-таки хочу вернуться к программированию, и пошёл на курсы. Я перепробовал много всего в поисках языка и системы разработки, которые мне подходят. Есть языки, менее чувствительные к ошибкам и опечаткам, а есть те, для которых это более критично. Например, если допустить ошибку в JavaScript, код всё равно скомпилируется и программа попробует запуститься с этой ошибкой. Сейчас я программирую на языке Swift от Apple, он наиболее устойчивый. Мы используем среду разработки XCode, которая обнаруживает и предотвращает ошибки и не позволяет программе запуститься, если что-то не так, например, названия функции написаны по-разному. К тому же Swift — это современный язык, в нём постоянно что-то новенькое, нужно много учиться, и мне это нравится — никогда не скучно.

Мне тяжело сосредоточиться на чём-то одном, никогда это не получалось. Кроме программирования у меня много интересов: обожаю сноубординг, хайкинг, маунтинбайкинг и всякие такие штуки. Бег и скалолазание сейчас забросил, потому что времени на всё не хватает.

Основная сложность для меня — это писать. Писать документацию я вообще не люблю, делаю это только в крайнем случае. Но технологии помогают справляться со всем. Иногда пользуюсь банальным гугл-переводчиком: пишу слово и смотрю, может ли он перевести. Или функцией автокоррекции для английского языка на MacOS, она действительно хорошо работает. Правда, бывает, я пишу слово так, что оно даже близко не похоже на нужное, и автокоррекция не справляется. Тогда либо спрашиваю у кого-то, либо пытаюсь исправить по буквам, либо делаю обратный перевод, хотя и по-русски могу написать совсем непонятно. Иногда пользуюсь программой Grammarly. Чтобы читать документацию или статьи по учёбе, я иду снизу вверх, по ключевым словам. Ищу в конце, что мне нужно сделать, и если не понимаю, перехожу на строчку выше. И так задом наперёд читаю до момента, пока не пойму всё, а иначе это занимает очень много времени.

Одна из особенностей дислексии — то, что ты учишься быстрее предугадывать какие-то вещи. Но иногда непонятно, это баг или фича. Из-за этого убегания вперёд тоже бывают проблемы. А ещё видишь всё в целом. Но и с этим бывают проблемы: если я не представляю общую картину, я не могу понять, чего от меня хотят конкретно. Мне нужно увидеть всё сразу, иначе приходится додумывать самому. Из-за этого я иногда уверен, что со всем разобрался, а оказывается, всё совсем не так.

Когда я переехал, я вообще не знал английского. Учил уже после переезда, общаясь с людьми. С разговорным языком было несложно: я просто запоминал, как что произносится. При этом я вообще не знаю правил, не понимаю их, не умею применять, для меня они нелогичны. Но люди в США больше знают про дислексию, в Беларуси раньше вообще никто о ней не слышал. А здесь даже в фильмах и сериалах часто бывают персонажи с дислексией. Разработаны специальные шрифты, более читабельные. Люди спокойнее реагируют на ошибки и опечатки. Если исправляют, то очень аккуратно, чтобы ты не подумал, что на тебя наехали: «Вот, ты накосячил» или «Ты неправильно сказал». Хотя, конечно, исключения бывают всегда.

У меня две профессии: я врач-терапевт и консультант по грудному вскармливанию, то есть я помогаю женщинам после родов. На консультанта по ГВ я обучилась на 2-м курсе, потому что сама родила ребёнка. В университете мы практически не проходили эту тему: у нас была только пара лекций и несколько занятий по педиатрии. С тех пор я работаю по двум направлениям, и они отлично дополняют друг друга. Если ко мне как к терапевту приходит пациентка, которая хочет подобрать лечение, совместимое с грудным вскармливанием, я точно смогу ей помочь.

Мне нравится помогать людям, я гуманист. Я не вижу себя в какой-то другой профессии, кроме помогающей. Если бы я не занималась этим, то занималась бы волонтёрством (хотя я и так им занимаюсь). Я люблю облегчать людям жизнь, я готова всю себя отдать другим. Я знаю, что это не очень хорошо, потому что тогда забываешь о себе. Но я думаю, что мир держится на таких людях, и хочу вернуть веру в человечество.

Про дислексию я узнала на 5-м или 6-м курсе университета, и смогла её у себя диагностировать. До этого я просто жила с мыслью, что я невнимательная, глупая и некрасиво пишу. Я думала, что это моя особенность и мне просто нужно больше времени и усилий. Может быть, это и хорошо: если бы я узнала о своей дислексии раньше, я бы больше ленилась. А так, наверное, горжусь собой. Когда я сдавала ЕГЭ по русскому языку, он состоял из двух частей: тест с вариантами ответов и сочинение. В школе за сочинения у меня всегда была оценка 2/5: 2 за ошибки и 5 за содержание. Мы с репетитором отрабатывали в основном тестовую часть, чтобы получить за неё максимальное количество баллов и чтобы сочинение не сильно повлияло на конечный результат. Но на ЕГЭ я написала его с одной ошибкой: я пропустила запятую. И когда я позвонила репетитору, чтобы это сообщить, она мне не поверила. Я сделала что-то нереальное.

Обычно я допускаю огромное количество ошибок при письме: пропускаю слоги или слова, не дописываю слова до конца. Но если у меня есть задача написать грамотно, я читаю слово или весь текст с конца, так я замечаю ошибки и проверяю правописание. Также могу что-то неправильно прочитать. Не то чтобы это сильно портило мне жизнь, хотя иногда я не могу понять, что написано и что человек имеет в виду. Но я справляюсь, и это не приводит к каким-то глобальным проблемам.

Если мне действительно нравится занятие, я погружаюсь в него полностью, но ненадолго. Я не могу быть усидчивой, быстро переключаюсь между задачами и обычно ничего не доделываю до конца. Но моя работа мне нравится, и я чувствую себя вполне комфортно. У меня есть консультации по ГВ, которые наполняют меня огромным количеством энергии и эмоций от общения с мамами и маленькими детьми: меня окутывает пролактиново-окситоциновое облако, и мне это безумно нравится. Я могу устать от того, что я долго ехала или долго переписывалась, но это не усталость от работы в обычном понимании.

В прошлом году я переехала в США и только после переезда заметила, что моя дислексия распространяется на иностранный язык, раньше я не обращала на это внимания. Как врач-терапевт я здесь пока не работаю, но планирую сдать экзамен USMLE для подтверждения квалификации и получения лицензии. Это моя цель, потому что я не хочу терять профессию врача — я вложила в неё много времени и сил и очень её люблю.

Учителя знали об этом, поэтому требования ко мне были занижены: все понимали, что школьные знания мне не особо пригодятся.

Хотя я хорошо помню, что первые несколько лет в школе были стрессовыми: вокруг все что-то быстро и успешно писали и решали, а у меня как будто всё немного плыло перед глазами. Спасало только одно: мои родители почти сразу поняли, что учёба дается мне тяжело, и не давили. Они повторяли, что главное — это здоровье, а не отметки. В более старших классах все видели, что я не проблемный ребенок в смысле поведения, не разгильдяй. Я читала много книжек и любила размышлять, но отметки по русскому, беларусскому и математике у меня были хуже некуда. Это, конечно, очень удивляло учителей: кто-то просто смирился, что вот такой я ребенок, а кто-то пытался побольше заниматься со мной, чтобы мои отметки стали повыше. В 11 классе новая преподавательница по русскому языку, с удивлением глядя на мою работу, спросила, всегда ли я писала так плохо и не ставили ли мне диагноз «дислексия».

Я поступила во ВГИК, где на аттестат особо не смотрели. Всё обучение было посвящено практике, а сценарная форма до сих пор подходит мне весьма неплохо: короткие предложения, фразы, заметки. Хотя, наверное, поэтому мои учебные фильмы не особо многословны. За время обучения я занималась и театром, и продюсированием, и фотографией, и всё это было и есть частью того, что называется креативностью. И хотя сейчас я занимаюсь только режиссурой, я мыслю себя уже чуть шире, чем просто режиссёр. Я осознаю, что креативность — это часть моей идентичности, и это достаточно широкое понятие, чтобы чувствовать себя комфортно в какой угодно специальности (вплоть до хлебопёка).

Проблемы, связанные с дислексией, также стали частью моей идентичности. Это придаёт изюминку моему образу режиссёра, но бывает и поводом для мелких подколок со стороны коллег и друзей. В обычной жизни я практически не замечаю этого, и с учёбой в университете у меня не было особых проблем. Кроме одной! При поступлении я сдавала русский язык в форме изложения. Экзамен длился пять часов, и мы должны были пересказать главу из «Войны и мира». Это был душный кабинет, и, кажется, у меня тогда началась паническая атака от ужаса и осознания, что этот экзамен отделяет меня от поступления в университет моей мечты (творческие экзамены я к тому времени сдала, и очень хорошо). Изложение я полностью завалила. Преподавательница отвела меня в подвальное помещение, показала мою работу, всю перечёркнутую красной ручкой, и спросила, учила ли я в школе русский язык. Она разрешила мне всё переписать, чтобы я получила минимальный проходной балл. Только так я поступила в университет.

Вообще, вузы, где преподаются такого рода профессии, должны быть пространствами, свободными от привычных стандартов и норм. Проблемы вспомнились, только когда я поступила в аспирантуру. Там образование больше похоже на классическое: много текстов, выступлений, огромный объём литературы для освоения. Каждая ошибка или опечатка, не там поставленная запятая или кавычка тормозят публикацию статьи на недели, а иногда и на месяцы. Очень много редактуры. Усилия, прикладываемые для простых заданий, иногда ощущаются тяжёлым физическим трудом. Поэтому если профессия режиссера отлично ложится на мои особенности, то академическая сфера требует особенного отношения и адекватной оценки своих возможностей. Сейчас я пишу диссертацию по теме кино, но нельзя сказать, что это даётся мне легко. Я бы сказала, что это испытание (но приятное), которое я пообещала себе когда-нибудь довести до конца. Благо, писать диссертацию долго — абсолютно нормально для академического мира.

Мне помогают бег и хлебопечение. Три года назад я начала бегать, чтобы реализовать накопившийся стресс, и с тех пор моя жизнь изменилась. Я осознала, что это моя медитация, которая помогает мне с концентрацией. Голова успокаивается, мысли выстраиваются в линию и всё становится понятно и связно. Более того, вокруг тренировок начала организовываться вся моя жизнь: распорядок дня, еды, встреч с друзьями, путешествий. Стало гораздо легче планировать дела вокруг этого и успевать их делать. Чтобы хорошо бегать и не умереть от объёма тренировок, нужно очень медленно и внимательно слушать себя. Это то, чего мне всегда не хватало — сосредоточенности на себе. Та же история с хлебопечением и заквасками: есть расписание и медленный медитативный процесс, который учит доводить дело до конца, чтобы получить приятный результат.

Я была очень заинтересована проектом, поэтому оказалась вовлечена в него с самого начала, а затем выбрала это направление темой моей диссертации. В итоге нам удалось разработать протокол генетической диагностики врождённой потери слуха, который сейчас используется в Беларуси.

За это время я очень много общалась с пациентами и их семьями, и всегда задавалась вопросом, как я могу им помочь. Дело в том, что на сегодняшний день, кроме кохлеарных имплантов — приборов, которые позволяют частично компенсировать потерю слуха — другого лечения нет. Альтернативой может стать генная терапия, но в Беларуси ей никто не занимался, а мне очень хотелось попытаться найти такой способ лечения. Я придумала проект и отослала своему будущему руководителю в Гарвардскую медицинскую школу. Так я оказалась в Бостоне, в лаборатории Джеффа Хольта и Гвен Желеок, где мы работаем над развитием генной терапии для лечения наследственной потери слуха.

Свою работу я очень люблю. Мне всегда хотелось делать что-то очень важное и серьёзное. Мне нравится общаться с коллегами, проводить эксперименты, писать статьи, выступать с докладами, общаться с пациентами, работать со студентами. Наука — такая интересная часть жизни, которая становится почти всей твоей жизнью. Поэтому биология — это и моё хобби: на досуге мне нравится изучать эволюцию. Ещё я люблю читать, путешествовать и увлекаюсь историей искусств. Из-за работы на это остается мало времени, но это такой челлендж для меня на следующий год: больше прекрасного в жизни, больше искусства.

Это иронично, но в школе меня привлекало гуманитарное направление, и особенно языки. История языков — это очень захватывающе. Но я понимала, что не справлюсь. У меня дисграфия, то есть проблемы с написанием букв и чтением, например, я очень плохо читаю вслух, а в филологии всё-таки нужно быть грамотным человеком. В генетике, когда я не сталкиваюсь с письмом, всё более или менее окей. Единственное, мне тяжело сосредоточиться, когда много цифр и информации, но у меня свои фишки, как можно с этим бороться. А для письма я использую разные корректоры. Я очень не люблю писать на английском, для меня это тяжело, но это часть моей профессии. С русским языком проще, хотя иногда я забываю, а есть ли вообще такое слово, — пишу и не узнаю.

Я очень много выступаю с докладами. Мои коллеги часто пишут себе в презентациях схему доклада и читают, а я этого делать вообще не могу. Поэтому каждый свой доклад я импровизирую. Это далось мне тяжело, но я специально ходила на курсы актёрского мастерства, где нас учили связывать предметы и понятия. Теперь в презентации я привязываю какие-то вещи к тексту в моей голове, скрепляю их вместе и таким образом справляюсь с этим. Ещё я прочитала, что у людей с дислексией лучше развито пространственное мышление, и я замечаю у себя эту особенность. Мои коллеги называют это суперспособностью: я очень быстро собираю пазл из разных частей экспериментов и исследований в одну большую картину.

В моей лаборатории есть девушка из Франции, у неё тоже дислексия. Мне почему-то всегда казалось, что во Франции всё гораздо лучше с отношением к людям с дислексией, но оказалось, что у неё тоже было много сложностей. Мы пришли к выводу, что дислексия нас закалила и привила огромное упорство, которое помогает в научной деятельности. В США дислексия воспринимается просто как небольшой нюанс, который позволяет, например, просить больше времени на экзамене и не предъявлять жёстких требований к грамотности. И это работает: люди с дислексией чувствуют себя достаточно уверенно и комфортно.

Хочется сказать родителям детей с дислексией, что очень важно верить в своего ребёнка. Моей маме до сих пор сложно принять эту мою особенность. Возможно, ей обидно, что она не знала о дислексии и не обратила тогда на это внимания. Очень важна доступность ресурсов о том, как можно помочь ребенку, как облегчить его учёбу в школе, чтение, большую нагрузку. А взрослым людям с дислексией посоветую меньше комплексовать из-за письма и найти хорошие стороны: часто мы более упорные и более креативные, и это очень помогает преодолевать сложности в работе.

Если хочется заниматься наукой и есть к этому интерес, не нужно бояться. Безусловно, в каких-то областях будет не очень просто, даже в биологии, но это не приговор. Сейчас существует, например, специальный шрифт для людей с дислексией. Это важно, потому что придется читать много литературы по специальности. Если есть такая возможность, рассказывать о своей дислексии преподавателям, ну или хотя бы обсудить это со своим научным руководителем. Стараться пользоваться ресурсами, читать о том, как организовать своё рабочее пространство и свой график, — это всё очень важно. Да, с дислексией всегда немножко сложнее, чем без неё, но если идти к мечте, к цели — всё получится.