«Было совершенно непонятно, как строить карьеру, по какому идти пути. Пришлось изобретать свой»

Для Dyslexia Community Ольга рассказала о пути от хабаровской школьницы с тройками по языкам и математике к живущей в США предпринимательнице, проекты которой делают жизни людей лучше. Здесь и болезненный школьный опыт, и вдохновляющий университетский, и ограничения с провалами, и находчивость с достижениями.

— Моё предпринимательство началось с проекта «Фетра», это был маленький бизнес по производству аксессуаров: разных чехлов для телефонов и ноутбуков. На нём мы потренировались, но ничего особенно не достигли, и продали. Какое-то время поработали в найме, и придумали делать велосипеды.

«Лисапед» появился благодаря детям: наша дочь долго не могла научиться кататься на велике, потому что была очень маленькой, худенькой, и для неё все велосипеды оказывались очень тяжёлыми. Мы решили придумать лёгкий велик — и придумали! Так появился «Лисапед», а спустя какое-то время вслед за ним — «Кинезис» — производство ультралёгких инвалидных колясок.

Уже в «Кинезисе» появился фонд «Продвижение»: к нам постоянно приходили и приходят люди, которым нужна коляска. Государство им ничего не компенсирует, а у них самих часто попросту нет ресурса для того, чтобы судиться. Потому что, в принципе, от государства можно чего-то добиться, но, как правило, для этого нужно 10 месяцев работы юристов. И сначала в таких случаях мы сотрудничали с одним благотворительным фондом, а потом поняли: хочешь сделать хорошо — сделай это сам.

Так появился фонд, и в него я сейчас включена больше всего. В нём мы боремся за то, чтобы люди получали компенсацию от государства. Мы работаем с родителями, чтобы те не боялись инвалидных колясок. Это важная работа, потому что инвалидные коляски табуированы, и многие родители продолжают ходить к экстрасенсам, бабкам, использовать недоказанные, неэффективные методы, даже прибегать к карательной реабилитации вместо использования активной коляски. А международный опыт показывает, что активная коляска никак не снижает доступ к ходьбе и сильно повышает качество жизни.

Это то, что мы делаем, и на чём я сфокусирована сегодня.

—  К сожалению, в детстве меня не диагностировали: в 90-е ни у кого не было никакой мысли о дислексии. Но сейчас я думаю, что у меня наверняка частично компенсированная дисграфия и дискалькулия: я очень плохо воспринимаю большие объёмы цифр. Зато читать я научилась очень рано. Это редко встречается у людей с дислексией, но я научилась читать в 3 года, и читаю довольно быстро, по крайней мере, по-русски.

Сейчас я работаю с научной литературой на английском и понимаю, что там чтение происходит совсем по-другому: я перехожу от слова к слову и даже периодически возвращаюсь назад. Тогда как на русском я как будто просматриваю текст по диагонали и вижу смысл. Из-за этого я могу читать абзацами и целыми страницами, но вот по словам, вслух — это вызов. Из-за СДВГ — его мне диагностировали уже во взрослом возрасте — мне сложно настолько замедлиться. Это стало получаться только с рождением и взрослением детей: им нужно было постоянно читать вслух, и это стало тренировкой.

—  Сама я была крайне неудобным ребёнком. Вчера вечером я поругалась со своим 11-летним сыном, и сегодня одна часть меня всё ещё на него злится, потому что он вёл себя недопустимо, а вторая часть помнит себя ребёнком-катастрофой.

Я постоянно получала двоякий посыл от учителей: с одной стороны, «очень умненькая девочка, очень одарённая». С другой стороны, «абсолютно не умеет учиться». Я всегда была пограничной для них. Я постоянно переключалась с задачи на задачу, с книжки на книжку, не завершала никакие процессы — а их сразу должно было быть много. У меня всегда был очень плохой почерк, ужасно грязные тетради, все исчёрканные и изрисованные, на письме я пропускала буквы. Соответственно, у меня были тройки по русскому языку. Ну, тройки, на самом деле, были по многим предметам, но в первую очередь — по русскому языку и математике.

Зато мне очень хорошо давалась литература, которая появилась уже в старших классах. Но там нужно было писать сочинения — тоже от руки. Их я переписывала по несколько раз, и всё равно постоянные 3 за грамматику, 5 за содержание.

В аттестате троек у меня, кажется, нет, но это только потому, что я к 11-му классу поняла, как всё работает и как систему хакнуть. Например, как писать шпоры :) В общем, я поняла отчасти, как натренировать мозг, и отчасти — как халтурить.

Такая компенсаторная стратегия: быстро понимать, кто от тебя чего хочет, — и именно это делать.

В целом, школа — ужасный опыт, абсолютная ненависть. Было время, когда мне снилось, что моя школа взрывается, и это был душеспасительный сон. В старших классах я очень много прогуливала, уходила в экстернат… Но всё же многое зависело от учителя. Были и такие, кто разрешал рисовать в тетрадях, не обращал внимания на помарки и в целом был понимающим. По предметам, которые они преподавали, и учёба шла легче.

—  У меня был образованный, эрудированный и довольно спокойный папа, который хорошо понимал, что система — это всегда унификация, а школа никого ничему не учит. Книжка «Вверх по лестнице, ведущей вниз», которую я прочитала ещё в школе, для меня стала очень поддерживающей в отношении бессмысленности многого в образовательных системах.

Моё детство было очень либеральным: 90-е, телеканал МTV, журналы «Молоток» и Cool. Все они были современные, бунтарские, продвинутые — как и массовая культура в целом. Один феномен Tatu чего стоит. Сейчас я смотрю на этот проект скорее как на эксплуатацию подростков, а тогда с точки зрения духа свободы это, конечно, было большим событием.

И, конечно, сериалы! Сразу приходит на ум «Элен и ребята» с Джоанной, которая всегда была мне очень созвучна. Герои книг тоже поддерживали: я уже тогда читала много. Правда, не могу сказать, что именно, кроме Гарри Поттера: в русскоязычном пространстве ещё не было всех культовых книг, которые уже появились в детстве моих детей. Но ходила в библиотеку, что-то отыскивала.

Ещё в школе я начала заниматься бегом. В целом, со спортом — как и со многим другим — в школе у меня было ужасно, просто катастрофически. Это было настоящей травмой: пролилось кошмарное количество слёз. Я вообще не воспринимаю никакие командные игры, и особенно — игры с мячом. Всё, где нужна координация движений, для меня тяжело. И более того, у меня постоянно происходит что-то в голове — то есть я постоянно думаю о чём-то отвлечённом, и из-за этого очень быстро теряюсь. Мне нужен был спорт, которым ты занимаешься монотонно, пока в голове крутятся мысли о том, что Рон сказал Гермионе…

У моего сына синдром Аспергера — по крайней мере, был в детстве, сейчас кажется, что он скомпенсирован. Кроме этого, безусловно, у него СДВГ, и безусловно, в более выраженной форме, чем у меня: у него сильнее выражена физическая активность. И сейчас мне хочется сделать так, чтобы в его жизни тоже было много спорта. У него были разные спортивные увлечения — но нет регулярных занятий. В том числе из-за сопротивления, которое вызывают организационные вопросы вроде планирования. Для меня самой бег был классным решением в том числе из-за этого: от тебя ничего не требуется, ты просто обуваешь кроссовки — и бежишь. И мне кажется важным найти спорт, который будет подходить твоим особенностям даже в таких аспектах. Потому что важно выйти с тренировки человеком с нормальной порцией дофамина, но важно и дойти до неё на собственной мотивации.

—  После школы был журфак, и там было прекрасно. Во-первых, потому что было много свободы, толерантности и прекрасные преподаватели. Во-вторых, потому что наконец был ноутбук и доступ к сервису грамматика.ру :)

Ко времени поступления я уже работала в газете и на ТВ и осознавала свои преимущества. Во-первых, я понимала, что я довольно красивая, и у меня было много подтверждений этому. И — к сожалению или счастью — в российской журналистике это действительно значимый фактор. И, работая журналистом-корреспондентом на телевидении, я понимала: я хорошо держусь перед камерой, хорошо говорю. И для этого мне не нужно ничего писать.

Именно поэтому журфак у меня не вызывал ужас. Ужас вызывало поступление. С творческим конкурсом всё было в порядке, а сочинение я завалила — получила 5 за содержание, но 3 за грамотность — и уже была уверена, что не поступлю. Но каким-то чудом получила 5/5 по английскому: повезло, что большей частью был тест, а маленькую часть с сочинением мне проверила соседка. И всё-таки это было чудо.

— Уже на журфаке у меня появилась прекрасная преподавательница английского, которая очень хорошо понимала, как учить разных людей. Благодаря её усилиям английский перестал быть чем-то, что я никогда не осилю — а до университета в этом я была уверена. Светлана Юрьевна стала для меня суперзначимым взрослым и просто человеком, который научил меня учиться по-другому.

Именно она во многом открыла и способы зарисовки, и составления карточек — то есть разных методов поддержки себя, которые помогают учиться. Именно она дала мне совет смотреть кино с субтитрами. Тогда ещё не было быстрого интернета, не было торрентов, и тем более стриминговых платформ. Но на журфаке был киноклуб, где можно было взять диск с аудио на языке оригинала и возможностью включить субтитры. И только благодаря этим просмотрам я выучила английский, потому что ничто другое со мной не работало. Я никогда не знала грамматику, не знаю её до сих пор, и только этот способ мне подошёл. Я помню, что вначале я смотрела его со словарём, у меня был жёлтый словарик, я ставила на паузу, искала слово, переписывала слово. Но со временем стало легче.

—  В начале профессионального пути мне потребовалось довольно много времени, чтобы принять, что я никогда не могу быть ничьим сотрудником. Это осознание далось непросто: не было понятно, что же я буду делать, как же я буду развивать карьеру, по какому я буду идти пути. Пришлось изобретать свой.

Оказалось, что какие-то простые вещи вроде заполнения таблицы могут стать задачей, которую я буду откладывать неделями. Я, например, не умею пользоваться Excel — до сих пор. И 100% никогда уже не научусь. И когда мне присылают какую-то большую финансовую модель или бизнес-план, я прошу своих партнеров, чтобы они мне позвонили, открыли эти самые модели и планы и объяснили их словами. Потому что иначе я ничего не пойму, как бы я ни старалась. В найме к таким проявлениям относились как к лени.

Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что вообще все финансовые аспекты, отчётность — это то, что я должна делегировать. И сейчас отчёты я смотрю на стадии визуалов — когда уже есть графики, схемы, вёрстка.

В целом, довольно много времени мне потребовалось, чтобы понять свою неуниверсальность. Понять её и принять. Получилось это уже в довольно взрослом возрасте. Есть хороший пример: я пробовала работать в детском хосписе «Дом с маяком». Это было не так давно — около 7 лет назад. Это было осознанное решение: там я волонтерила, и в целом, хоспис для меня — очень важное место. Но работать с ними у меня не получилось, потому что я вообще не универсальный солдат. И это стало ещё одним этапом горевания.

Я совсем не командный игрок, и очень часто я не могу объяснить, почему я считаю, что нужно делать так. И в своих проектах я просто делаю. В найме же моих объяснений часто недостаточно: люди хотят, чтобы я подкрепила мнение статистикой, цифрами. А я могу понять и проанализировать, но точно не могу сделать таблицу, которая убедительно мои мысли проиллюстрирует.

Даже сотрудников я прошу присылать мне всё просто голосовыми сообщениями и фотками. И в целом, всё современное общение для меня очень удобно. Я из тех, кто любит аудиосообщения, и, более того, мой самый любимый формат общения с командой — это кружочки. Это очень мало для кого приемлемо. Я, например, вообще не пользуюсь электронной почтой в последнее время. У меня есть ассистентка, которая её разбирает. Сейчас это происходит так: они присылают мне письмо, я на него смотрю и надиктовываю ответ ассистентке. И это единственная работающая тактика, даже если ответ мой очень короткий. Потому что сама задача сфокусироваться, сформулировать, зафиксировать буквами, убедиться, что ты отвечаешь, кому нужно, не допустить ошибок в грамматике — это большое давление.

– У меня несколько проектов, потому что в одном мне скучно. Когда-то у меня был только «Лисапед» – компания по производству великов. И в нём мне было откровенно тяжеловато в какой-то момент, потому что в задачах не было вызова. А без вызова мне действительно сложно. Это, кстати, хорошо можно объяснить на примере дедлайнов. У меня тоже так было всегда, и есть до сих пор: моя продуктивность – это только ночь перед сдачей. То есть я могу себя собрать только на короткую дистанцию, на длинную – не могу.

Сейчас я знаю, что моя главная задача — это правильно поставленные задачи для других людей. И это коммуникация с ними, частая, поддерживающая. Это понимание, чего они хотят и как я могу дать это внутри проектов, чтобы они чувствовали себя реализованными. Это понимание их сильных сторон и позитивное подкрепление в этих местах.

Сейчас я почти ничего не делаю ни в каких проектах руками – занимаюсь только стратегией, и это меня очень выручает. У меня есть чудесный ассистент, который снимает с меня всякую рутину, включающую бронирование авиабилетов и даже дробление больших задач на маленькие. Понимание такой необходимости пришло с годами. В начале предпринимательского пути мне про себя было совсем мало что понятно. Со временем стали проявляться ограничения, и смириться с ними было отдельной задачей, ведь фантазия про всемогущество очень хорошо культивируется в российском образовании. Но невозможно быть многоруким Шивой. Поэтому очень важным было принять делегирование и понять, что можно людям приносить свою странность. Так и говорить: «Сорян, я могу только на листике тебе нарисовать, вот фотка листика. Нет, я не смотрю Trello, нет, я не смотрю Bitrix, нет, я в 1C ничего не понимаю. Нет, я ничего не знаю про финансы, вы мне скажите, сколько надо собрать денег для проекта, – я соберу, а смету я не смогу посчитать. Просто не смогу».

В какой-то момент просто смиряешься, что невозможно сделать всё, невозможно успеть всё, невозможно быть хорошим во всём.

Как только я поняла, что обсуждать я могу и люблю, люблю сидеть в зумах и на совещаниях – многое стало получаться. Потому что никакие программы планирования для меня не работают. Я веду заметки только от руки на отдельных листах бумаги, на которых всё переписывается с одного на другой. Эти листы раскиданы по всему дому. Ещё у меня есть большая белая доска, на которую я могу просто выписывать все задачи, которые есть, и потом по блокам сортировать.

Уже в средней или старшей школе я поняла, что для меня как раз работает делать два дела сразу. И даже сейчас я это использую. Например, я часто созваниваюсь с коллегами и партнерами и параллельно делаю ещё что-то – например, заполняю всё-таки какую-нибудь табличку. Тогда мне проще. Но здесь, как и во многом, важна скорость. Мне в целом важно, чтобы всё решалось быстро, и если оно быстро не решается, то задача не ко мне. И сейчас я научилась с этим справляться, раньше же это было огромным минусом для всех.

– Работа в социальном предпринимательстве, конечно, связана с энергией бунта. Я понимаю, что в благополучной стране у меня бы не появилось «Кинезиса» и фонда. Потому что, конечно, это был и есть протест. Это способ справиться с реальностью и ограничениями, изменить хоть что-то. Потому что когда находишься в ситуации безысходности и бесправия, тебе хочется хоть что-то менять.

Понимание это появилось благодаря учебе, пусть очень короткой, в Японии. Уже тогда мне стало понятно: очень многие процессы могут быть устроены иначе. Япония, конечно, это специфический опыт, но и дальнейшие путешествия, и работа с иностранными партнерами – всё это дало мне понимание: есть механизмы, которые позволяют менять вот это ощущение одиночества в сложных жизненных ситуациях. То что табуировано в странах третьего мира из-за культурных, социальных особенностей, сложившегося кода, можно изменить – и для этого есть эффективные демократические инструменты.

Сейчас я понимаю, что пришла в благотворительность из собственной травмы. У меня случилась перинатальная утрата, а спустя довольно короткое время произошла утрата близкого члена семьи. И для меня волонтёрство стало частью проживания утраты, потому что можно было найти поддержку равного, что было очень сложно в тот момент. Не было, например, фонда «Свет в руках», который сейчас занимается перинатальными потерями. У детского хосписа не было программы перинатальной утраты. Это всё появилось. Но странно, что в своё время я не пошла заниматься этим.

«Кинезис» появился отчасти случайно, потому что было много опыта, аккумулированного в «Лисапеде». И этот опыт, казалось, хорошо ложится в производство реабилитационного оборудования. Тогда мне не было понятно, насколько огромна эта проблема и насколько она будет усугубляться. Потому что вот эти все 6 лет, что мы делаем «Кинезис», ситуация в стране настолько сильно ухудшается, что самые уязвимые слои страдают сильнее всего. И этот как бы такой очень хороший барометр происходящего.

– Что во всём этом держит на плаву и заставляет продолжать – это вопрос, на который я сама себе в последнее время бесконечно пытаюсь ответить. Мне кажется очень сложным, во-первых, изменить свою социальную идентичность в один момент. Во-вторых, сложно бросить проект, в котором работает очень много людей, в том числе людей с инвалидностью.

В том, что я уехала из страны, а проект остается, я не вижу никакого противоречия. У меня точно больше сил, когда я работаю, находясь в месте, где мне безопасно. Я уверена, что из-за тревоги я не буду продуктивной. Мне для того, чтобы классно работать, нужно быть уверенной, что с моими детьми всё хорошо. При этом я понимаю, что моя невозможность находиться в России вообще не означает, что я не должна продолжать помогать тем, кому это нужно. У меня здесь даже нет «но». Проект остается помогать. И те люди, которые сейчас нуждаются в помощи, они нуждаются в ней сильнее, чем раньше, поэтому ещё более важно продолжать делать.